Календари говорят, что Пасха уже близка. Закупайте краски, читайте на ночь чужие сказки, пеките с яблоком пирожки. Твоё молчание – словно рифы, я еженощно ломаю грифель, я сублимирую нежность в рифму – себе, как водится, ни строки. Себе, как водится, ни слезинки, и время тянется, как резина, нет, как жевательная резинка советских трогательных времён. За каждый час добавляют сутки. Вот это город, в нём стонет утро, вот это я, я читаю сутры, мой ум цитатами окаймлён.
Но Пасха – значит, пора воскреснуть, оставить плед и чужое кресло, твои ладони – и не на месяц – на два, на вечность! Растаять в снег… Свободна, можешь лететь, как чайка. Ну, что ты, девочка, не скучай ты, закипяти себе, что ли, чайник, пусть нежность катится из-под век. Пусть до песчинки знакомый берег, воздушный змей и зеленый скверик дождутся лета. Ведь всем по вере, лишь исключениям – по любви, по счастью, памяти и сюжету. И не на первом ли этаже ты, за занавеской, прощальным жестом, махнула вслед: Бог с тобой, живи?..
Весна – а значит считать минуты. И где ты, с кем ты, и почему ты, и где пролягут мои маршруты – вопросы в стиле «кто виноват?» Вот это вереск, в нём бродят кони, вот солнце светит на подоконник. Творить, распахивая ладони, и вспыхнуть лампочкой в двести ватт.
Ты пишешь: «Холодно, я скучаю». А в море ветрено, пахнет чаем, а я хожу, корабли встречаю, и даже чайки едят из рук. Прибой стучит о причал фанерный, твоё «родная» щекочет нервы, и я, наверно, почти бессмертна (ну, то есть: «Нет, весь я не умру...»)
А март впервые за жизнь некстати, а ветер рвется в шальном азарте, а я своей королевской статью смущаю взгляды и зеркала. Вошла бы в реку – река замерзла; сплошными признаками невроза пестрит невычитанная проза, и разрываются пополам когда-то ровные стихострочки. Колонки медленно джаз бормочут, весна приходит просить отсрочку, и мне всё те же семнадцать лет. Из телефона струится нежность, дождись меня, холодает реже. Пусть воздается всем по надежде…
Дождись меня, я куплю билет. (с)
Очень понравилось )